РУССКИЕ НАРОДНЫЕ СЕВЕРНЫЕ БАЙКИ (Колыбельные)

Ночью в избе, под напевы метели

Тихо разносится скрип колыбели...

Месяца свет в темноте серебрится —

В мерзлые стекла по лавкам струится...

И. Бунин

Ночью в избе, под напевы метели

Тихо разносится скрип колыбели...

Месяца свет в темноте серебрится —

В мерзлые стекла по лавкам струится...

И. Бунин

В северных районах нашей страны, в том числе на обширной территории междуречья Сухоны и Юга, в верховьях Кокшенги (Вологодская область) и по берегам озера Лача (Каргопольский район Архангельской области) колыбельные песни называют «байками», а исполнение их —«байканьём». Поют их охотно, память жаждой женщины хранит традиционные мелодические и поэтические формулы — ведь это жанр, который и сейчас является частью быта. До сих пор на Вологодчине и в деревнях Архангельской области непременной принадлежностью избы, где есть малыш, является старинная крестьянская колыбель— «люлька», или «зыбка», подвешенная за боковые ручки («лучки») к концу большой, слегка изогнутой жерди («очепу»). Другой конец очепа прикреплен к потолку. Сидя около люльки, женщина легонько подталкивает ее: вверх — вниз, вверх — вниз, и в ритме этого равномерного покачивания негромко, вполголоса звучит байка:

Бай бай бай бай,

Поскорее засыпай.

Няньками (по местному выражению — пестуньями) являются обычно пожилые женщины. Это подтверждают и тексты баек:

1. Баюшки, баюшки,

Не дай бог, как нет старушки!

Баю бай, баю бай!

2. Нету бабушки родной,

Водитьсе некому с тобой.

Л юлю лю, люлю лю!

3. Нету бабушки старой, да

Нету и тетки-то пожилой.

Баю бай, баю бай!

4. Кабы бабушка была,

Она б за зыбочку брала, Люлю лю, люлю лю!.. (№ 50)

Если у матери нет помощницы (от учебы детей теперь стараются не отрывать), то, говоря словами колыбельной,

Надо пестунья нанеть, дак

В людях денежок занеть.

Надо пестунья кормить,

Придётсе хлеба-то прикупить! (№ 48)

Репертуар пестуний довольно обширен. «Да как сидишь у люльки, тут все переберешь»,— вспоминали женщины. Конечно, для записи они пели далеко не все, что знали. «Ладно ужо, будёт!» —говорили певицы, завершив один-два традиционных сюжетных мотива. Но зато, когда случалось вести запись в условиях настоящей работы пестуньи, под скрип покачиваемой колыбели рождалась длинная байка, сотканная, как лоскутное одеяло, из ряда самостоятельных эпизодов (см., например, № 46).

При этом особой развернутостью и протяженностью отличались законченные по мысли звенья текста в архангельских колыбельных. «Наше байканьё долгоё, — подтвердила Юлия Александровна Гришичева из деревни Кононово Каргопольского района,— вот у вологодских короткоё байканьё».

Действительно, каргопольские байки сложены как бы из крупных «блоков», связанных логикой сюжетного развития. Они отличаются той целостностью текста, которую мы обычно находим в других жанрах — лирических, хороводных, свадебных.

Байки же, бытующие в Вологодской области, складываются из свободного чередования коротеньких сюжетных мотивов, каждый из которых не получает сколько-нибудь значительного развития. Их можно поменять местами, повторить где-то еще раз или вовсе опустить. По своему композиционному принципу вологодские колыбельные напоминают частушки— кстати, чрезвычайно распространенные в том краю.

Общим с точки зрения поэтического содержания для колыбельных песен обеих традиций выступает типичный мотив баюканья:

Баю баюшки баю,

Спи-ко, Коленька, люлю! (№ 2)

Спи, Тамарушка моя, да Укачаю я тебя,

Баю баю, баю бай! (№ 47)

Однако в байках Вологодчины удельный вес его значительно больше — иногда целые группы стихов строятся на различных производных от слов «бай» и «люлю», которые становятся как бы исходным материалом ритма, основой его выразительности:

Люлю люлю люлю люлю,

Люлю люлюшки люлю, да

Байки баюшки баю! (№ 11)

Баю бай бай бай,

Баю баеньки бай,

Баю баеньки,

Баю миленького,

Да хорошенького,

Да пригоженького! (№ 25)

Непременными помощниками пестуньи являются «гуленьки», реже «галоньки». «Стали гульки гулёвать, стала Шура засыпать»,— внушается ребенку в песне. Нянька стремится устранить все, что мешает сну:

Бай бай бай бай,

Ты, собачка, не лай!

Ты, гудок, не гуди,

У нас Ванюшу не буди! (№ 9)

Призываются и традиционные олицетворения в колыбельных песнях:

Сон да Дрёма

По-под зыбочке брела,

К Лиле в люлюшку легла. (№ 1)

Этот мотив встречается и в каргопольских байках, но, как и все остальное, он там развернут по сюжету: у детской колыбели Сон и Дрёма спорят, кто лучше справится со своей задачей (см.№ 46).

Помимо традиционного баюканья, в колыбельных песнях Вологодчины находят отражение некоторые стороны быта крестьянской семьи (конечно, не все байки рассчитаны на понимание ребенка):

О, зыбаю, позыбаю,

Отец ушёл за рыбою,

Мати — та пелёнок мыть,

Бабушка — коров доить.

Повсеместно распространен рассказ о мужике, у которого «изба полна ребят»:

Все по лавочкам сидят,

Все по корочке едят. (№ 1)

Если вместо мужика в байке поется о барине, то его ребята едят уже масляную кашу (см. №22).

Поездки в город за покупками, подарки всей семье тоже описываются в песнях ребенку:

Байки, байки,

Матери — китайки,

Отцю — кумачу,

Сестре — пуговицю! (№ 7)

Действующими лицами колыбельных являются и животные: кот, петушок, голуби, галки, журавли, собаки, зайки, кони и даже олень. В байках выступают нередко сказочные, иногда страшные существа — бука, бабай:

Бай бай бай бай, да

Под окном стоит бабай,

Кричит: «Коленьку отдай!»

Бай бай бай бай,

Поди, бука, на сарай,

Лёни, Лёни не пугай! (№ 25)

Подобные мотивы в основном определяют содержание вологодских колыбельных. В отличие от них, в байках, записанных в районе озера Лача, заметное место занимают мотивы социальные — заботы и тяготы крестьянской семьи, трудовое будущее ребенка. Ведь колыбельные— первые песни, которые слышит ребенок и которые он нередко старается воспроизвести, подпевая пестуньям или еще в раннем детстве принимая на себя нелегкие обязанности по уходу за младшими детьми. Поэтому и столь велико воспитательное значение баек. В них ребенка приучают к мысли о том, что труд — необходимая обязанность каждого и что ценность человека в обществе во многом зависит от его умения трудиться, от качества его работы:

Баюшки, дружок, да

Не кошёной твой лужок,

Когда вырастёшь, дружок,

Тогда ты выкосишь лужок.

Когда выкосишь лужок, да

В ту пор сметёшь и стожок. (№ 44)

Спи-тко, девушка,

да Полёвая жнеюшка!

В чистом полюшке жнея,

да У окошечка швея! (№ 51)

Не только фольклористы-собиратели, но и русские композиторы XIX века обратили внимание на бытование в прошлом колыбельных песен с пожеланием ребенку смерти (например, Н. А. Римский-Корсаков использует сюжетные мотивы подобных «смертных» баек в «Сказке о царе Салтане» (I действие, партия Бабарихи в колыбельной царевичу) и в «Кащее Бессмертном» (III картина, колыбельная Царевны)). И в Вологодской, и в Архангельской областях пестуньи еще помнят такие байки:

Люлю бай, люлю бай,

Хоть сейчас помирай!

Тятя гробик сделает

Из осиновых досок…

Понесём, повезём,

Закопаем в чёрнозём.

В чёрнозёме-то вода

Подбежит под тебя! (№ 12)

Среди фольклористов нет единого мнения о происхождении и значении этих песен. Некоторые объясняют их появление социальными причинами — тяготами дореволюционной крестьянской жизни (См., например: Л — ий. Народные колыбельные песни. Харьковский сборник, отд. 2. Харьков, 1888, с. 189—190; Капица О. И. Детский фольклор. Л., 1928, с. 41; Крестьянская лирика. Л., 1935, с. 57 (предисловие Е. В. Гиппиуса)). Другие утверждают, что эти песни основаны на шуточном попрании самого святого и дорогого для человека чувства— любви к своему ребенку, что как раз и говорит о крепости и незыблемости этого чувства (Мельников М. Н. Русский детский фольклор Сибири. Новосибирск, 1970, с. 40—41). Третьи считают «смертные» мотивы баек следствием происхождения колыбельных из заговорной поэзии. Говоря, что ребенок умирает или умер, мать тем самым как бы оберегает малыша от окружающих его злых сил (плаксивцев, болезней). Услышав о смерти ребенка, последние должны были оставить его в покое (Аникин В. П. Русские народные пословицы, поговорки, загадки и детский фольклор. М., 1957, с. 91).

Я пыталась расспрашивать деревенских женщин, как они сами относятся к таким байкам, почему поют их детям. Мое явное недоумение было для них неожиданностью.

— А что? «Хоть сейчас помирай»? Пели, пели.

— Но почему же?

— А так.

— И не жалко вам ребенка?

— Не-ет. Не жалко. Много их было.

Большего добиться не удалось. «Смертные» байки пелись давно, к ним привыкли, и чувствовалось, что эти объяснения складываются на ходу, что люди впервые задумываются, почему, собственно, поются такие песни.

«Народ иногда и не помнит, — писал ученый-этнограф прошлого века К. В. Кавелин,— как он жил в отдаленной старине, и не понимает следов этой жизни в настоящем» (Кавелин К. В. Собр. соч., т. 4. СПб., 1900, с, 50). «Обряд держится дольше, чем помнится его первоначальный смысл, и народ, забывая с течением веков старое значение обряда, толкует его по своим новым соображениям», — утверждал и А. Н. Пыпин (Пыпин А. Н. История русской этнографии, т. 2. СПб., 1891, с. 26).

Возможно, «смертные» мотивы северных баек и пришли из далекого прошлого, когда колыбельные имели определенный магический смысл, но с течением времени эти заговорно-заклинательные моменты баек были утрачены и превратились в чисто художественные образы. И хотя по данному поводу будут строиться различные гипотезы, бесспорно то, что посулы смерти ребенку ни в коей мере не принимаются всерьез современными исполнителями баюкал ьных песен, что они сосуществуют с изъявлениями материнской заботы и любви (см. № 46).

Особую группу сюжетных мотивов образуют те, которые не рассчитаны на понимание ребенка. Взрослые нередко пользуются формой колыбельной песни, чтобы высказать свои мысли и переживания — высказать как для себя, так иногда и для окружающих. Это и мечты о будущем ребенка, и нарекания в адрес членов семьи («мать не ткёт, не прядёт, отец не пашет, не орёт, только водочку пьёт»), и повседневные трудности, огорчения («с тобой некому водитьсе, надо пестунья нанеть, в людях денежок занеть»).

В качестве байки иногда выступает и песня о незаконнорожденном (№ 13), и смешные потешные прибаутки, своего рода ритмизованные сказочки (№ 2, 5, 27, 32).

Известно, что ребенок обладает повышенной чувствительностью к ритму и звучанию человеческой речи. Поэтому байки чрезвычайно богаты звуковыми повторами, аллитерациями, разного рода рифмами:

Баеньки баенёк,

Баю баю баюшок,

В огороде петушок.

или:

Бай качи да бай качи,

Под подушкой калачи.

или:

Ой люлень, ой люлень,

По горам бежал олень.

Повторность отдельных речевых элементов, как и мерность качания колыбели, отвечает функции баек. Но основная роль в достижении цели — успокоить, усыпить малыша — принадлежит напеву, его облику и характеру интонирования.

Байки (напеваются вполголоса, неторопливо, ровно (в такт движению люльки) —само исполнение должно не развлечь, а убаюкать монотонностью звучания. Отсюда и узкий диапазон напева, и однообразие элементов, его составляющих. Мелодии складываются из повторения небольших ячеек — интонаций, попевок. В каждой местности, у каждой пестуньи — свои излюбленные мелодические обороты. Одни используют постоянные комбинации их, многократно повторяя с почти буквальной точностью короткий немудреный напев (см., например, № 22, 29, 30). Другие, наделенные даром музыкальной импровизации, все время изменяют, варьируют или сами попевки, или сочетания их, избегая, однако, ярких контрастов. Мелодии таких песен рождают ощущение переливчатости, игры оттенков, каждый раз в чем-то неуловимо новых. Это сродни мастерству народных художников-резчиков, создающих из традиционных элементов все новые и новые орнаменты, или искусству вологодских кружевниц. Подтверждением могут служить многие байки сборника, и прежде всего записанные от замечательных певиц — Федоры Дмитриевны Карачевой (№ 1), Прасковьи Петровны Подольской (№ 10, 11), Анны Александровны Игнатьевой (№ 14, 15), Клавдии Васильевны Шебалиной (№ 37). Интересно, что в репертуаре опытных пестуний байки с пожеланием смерти выделяются подчеркнутой простотой своего мелодического рисунка. Сложный, иногда затейливый узор уступает в них место нескольким четким линиям, развитый мелодический орнамент— повторению одной-двух интонаций. Ничем не украшенная, мелодическая основа такой байки создает ощущение графичности (см. № 12, 16). При обращении же к обычным мотивам баюканья вновь рождаются красочные, многоцветные мелодии, обновляющиеся или едва заметно, или значительно даже при повторном исполнении одной и той же песни (ср. № 10 и 11, 14 и 15).

Подобное тонкое, почти ювелирное мелодическое мастерство есть проявление того чувства красоты, которое живет в народном сознании, в делах народных умельцев, в быту и человеческих отношениях, в народном языке и искусстве. Поэтому колыбельная песня никогда не ограничена только своим бытовым, «производственным» назначением (собственно целями баюканья). И воспитательная роль ее содержания не сводится к одной лишь поучительности, к дидактике. Функции байки, ее задачи гораздо шире. Не случайно лучшие из песен баюканья отличает безупречность вкуса— в них претворяются выработанные поколениями вековые эстетические нормы.

И байки, эти спутники первых лет жизни маленького человека, воздействуют прежде всего своим художественным совершенством, пробуждая и воспитывая понимание и потребность прекрасного.

Все песни сборника нотированы собирателем. Знак * означает глиссандо вниз, знак * —глиссандо вверх, * —звук, высота которого может быть зафиксирована только приблизительно. Цифры над ферматой показывают настоящую длительность звука. Женское пение в низкой тесситуре характерно для Севера, этим вызвано частое употребление скрипичного ключа со специальным обозначением октавной транспортировки.

В текстах частично отражены особенности местных говоров. Многие из этих особенностей (замена звука «е» звуком «и», замена «ч» звуком «ць», смягчение гласных в окончаниях слов, обилие безударного «ё», оканье, возвратная частица «се» или «сё») в настоящее время

Услышать и получить тексты КОЛЫБЕДЬНЫХ  ЗДЕСЬ

в тексте песни знак (2) -повторить два раза...

чтобы увидеть тексты песен надо нажать сюла;